Дети блокадного Ленинграда

27 января 2019 года Россия отметила 75-ую годовщину снятия блокады Ленинграда. Блокада Ленинграда стала одной из самых черных страниц русской истории, а потому освобождение города – важная дата для русского народа и международного сообщества, ведь в осажденном городе погибли представители многих наций.

Глава муниципального округа Солнцево Верхович В.С. встретился с ветеранами Великой Отечественной войны - детьми блокадного Ленинграда, проживающими в нашем муниципальном округе и поздравил их с таким знаменательным днем. При встрече ветераны вспоминали ужасные и тяжелые дни той поры.

С их разрешения, мы представляем, дорогие наши жители, Вашему вниманию истории жизни детей блокадного Ленинграда:

Трепцова Римма Елисеевна

Родилась я в 1935 году. Когда началась блокада Ленинграда, в сентябре 1941 года, мне было 6 лет. Папа был на фронте. Нас было трое детей и мама. Были невыносимые условия, голод, холод и постоянные бомбежки. Рацион нашего дня на четверых был расписан карточками на получение хлеба. Одна карточка - это 125 гр. хлеба на человека в день. Утром, днем и вечером мы ели 1/3 кусочка хлеба от 125 грамм и стакан кипятка. Было очень тяжело, но человек функционировал.

Жили мы в доме на Черной речке, где были мужские и женские общежития, там же были и семейные комнаты. Потом маму забрали работать на завод художественных красок. Как рабочей ей полагалось хорошее питание, но она всю еду старалась относить домой своим детям, то есть нам трем ребятишкам. Из-за чего конечно была постоянно голодная и стала падать в обмороки, поэтому ее перестали пускать домой с завода. И мы остались без присмотра. Школы работали совсем недолго. Мои двоюродные брат и сестра были в школе, сидели за партой около окна, когда упала бомба рядом со школой, и осколками их фактически срезало. Потом школы закрылись.

У моего родного брата от голода погиб друг в начале голодовки при блокаде. Поэтому мама решила нас отправить к родственникам в Ставрополь на Кавказ. Это было после зимы 1942 года. К сожалению, мы так туда и не доехали, а может и к счастью. Так как началась осада Сталинграда и всех останавливали в окрестностях города. Было очень страшно слушать постоянный грохот от канонады из выстрелов. Так мы жили до 1943 года в домах, где до нас жили немцы, а потом беженцы с Украины. А затем мы уехали к родственникам мамы в Подмосковье, где станция Расторгуево.

Мама дожила до 95 лет. Я замужем не была, детей у меня тоже нет. Старший брат дожил до 81 года, скончался он в 2011 году. Сейчас в живых остался младший брат, который мне помогает. У него семья - жена, дочка и внук.

Слободин Борис Зиновьевич

Родился я в июне 1939 года в Ленинграде. В сентябре 1941 года при наступлении блокады Ленинграда мне было 2 года и 4 месяца. Отец пошел на войну. Я и мама жили в Выборгской промышленной стороне Ленинграда. Наш пятиэтажный дом, имевший бомбоубежище, окружали заводы, с одной стороны Металлический завод имени Сталина, с другой стороны Завод Кинап, а несколько трамвайных остановок от дома располагался Красный Выборжец. Мама в 21 год вступила в партию и занималась снабжением города продовольствием. Я находился дома под присмотром женщины из соседней комнаты. Детские сады в то время не работали. Мы жили в трехкомнатной коммунальной квартире и занимали одну из комнат. В других комнатах также проживали люди с детьми. Детей было много в доме, все дети остались живы. Играли мы в «казаки-разбойники». У нашей квартиры был сарай, и я, помню, как носил домой вязаночку дров. В каждой комнате нашей коммунальной квартиры имелась печка, которая отапливала комнаты. Дрова же нужны были каждый день, так как топили утром и вечером, чтобы не замерзнуть.

В период бомбежек мы уходили в бомбоубежище нашего дома и находились там ежедневно. Мама приходила поздно домой, поэтому видел я ее редко. Помню большой двор около дома 17 по Кондратьевскому пр-ту. Забор во дворе дома по другую сторону от металлического завода. А вдоль забора стояли зенитки, которые противостояли вражеским самолетам. Было очень страшно слушать канонаду из выстрелов. В памяти до сих пор остаются воспоминания о помойках во дворах, а вокруг них большие крысы, патроны и стрелянные гильзы. А еще по нашей улице ходили 6 и 14 трамваи. Мы их различали по горящим впереди фонарям, если горят два синих, то это 6 трамвай, если синий и красный, то 14 трамвай. Мы их звали почему-то «американки». В один из блокадных дней, в дом попала бомба или рядом разорвалась, уже и не помню. Но после этого я стал заикаться и не мог хорошо разговаривать, поэтому буквы я говорил нараспев.

Помню, как получали хлеб по карточкам, который железкой рубили ровно на порции по 125 грамм, а потом в 1943 году нормы повысились и стали разрезать и выдавать хлеб по 250 грамм на человека. А еще нам давали дуранду (спрессованный жмых), мы его рассасывали, как шоколад. Было очень вкусно.

В 1944-ом году, после прорыва блокады, в моей памяти остались воспоминания о посещении кинотеатра Гигант на площади Калинина, мне тогда было 5 лет и я смотрел фильм Чапаев. На этой же площади, где располагался кинотеатр, вешали фашистов. В кинотеатр мы ходили с тетей Клавой, она была крупной женщиной из сельской местности. В один из дней, когда мы ходили в кинотеатр, мужчина в военной форме, спросил меня: Это твоя мама? А я ответил: Нет не моя, это тетя Клава. Он спросил: А тетя Клава, где живет? Я ответил: Живет вместе с нами. И добавил: У нас есть телефон, а затем продиктовал его номер - Г2-24-49. Потом у тети Клавы родилась дочка, Лариска.

В 1946 году после окончания войны, мы с мамой уехали, туда, где служил мой отец, в Берлин. Маму же в Берлин направили в командировку по линии оказания продовольственной помощи военнослужащим, находящимся в Берлине. Она там работала в продовольственном магазине. Здесь я пошел в школу в 1-й класс, но в памяти осталось, что меня из-за моего заикания, вызывали самым последним к доске. С годами я так и продолжал говорить нараспев, особенно заикание было выражено, когда я нервничал. А потом постепенно все прошло. Через некоторое время мы семьей  вернулись в Ленинград, где я в школе доучился до 7 класса. Школа находилась в доме 45 по ул. Мойка. И я помню, как мы с ребятами утром делали зарядку около Александровского столпа (колонны), находящегося на Дворцовой площади. По семейным обстоятельствам в 8-й класс я пошел в Москве и учился в школе на Шаболовке. А затем я 2 года учился в школе милиции МВД.

Всю жизнь проработал в структурах МВД. Часто выезжал в служебные командировки в Ленинград, где в свободное от работы время посещал свой двор и  некоторых друзей детства, которые также приезжали в Москву, и мы встречались с ними уже здесь. Когда было 250 лет городу Ленинград (ныне Санкт-Петербург), я тоже приезжал. За время работы в органах побывал за рубежом в служебных командировках, например на Кубе, в Германии, в Чехословакии и других местах. Пять лет с супругой жили в Якутии. Так сложилось по жизни, что в 1989 году ушел на пенсию из органов по состоянию здоровья, но все равно занимался адвокатской практикой. И после последнего завершившегося дела, которое было в Санкт-Петербурге, я окончательно ушел на пенсию.

Супруга моя - врач, ныне тоже на заслуженном отдыхе. «Союз медицины и юриспруденции», я хочу сказать - прочный и надежный союз. Вырастили и воспитали сына. Сейчас радуемся его успехам и успехам трех внуков. Правда сын ушел в бизнес, а вот внучка пошла по моим стопам и работает в органах МВД.

Гусева Инесса Алексеевна

Голодный, холодный, блокированный Ленинград. Лютая зима 41-года, декабрь - война. Трамвай и в нем родился ребенок - девочка. А рядом больница Эрисмана - и это хорошо. Ребенок не дышит, врач возвращает к жизни, а мама просит: Не надо, умерла, так умерла, всё равно кормить не чем, а доктор словами Бога: Будет жить назло всем врагам. Живу! И ощущаю ЕГО участие в своей судьбе. У мамы молока не было, так как голод был страшный - она кушала только маленький кусочек хлеба, в день, размоченный в воде. А когда я умирала от голода, мама прокалывала себе вену и давала сосать мне свою кровь.

Саму блокаду я не знала, так как была грудничком, но мама все рассказала потом, и о голоде, и о бомбежках, и о множестве смертей.

Мама моя работала в госпитале на острове Ханка в Финскую войну, а папа был политруком. Когда началась Великая Отечественная война, папа отправил маму, которая уже была беременна мной, в Ленинград на одном из 9-ти кораблей под флагом Красного креста, которые везли раненных. Самое страшное, это то, что из 9-ти кораблей, до Ленинграда добрался только один. Все остальные были расстреляны и потоплены противником. Мама рассказывала, что на корабле было много детей, кушать было нечего. Капитан корабля нашел мешок с мукой и распорядился сделать баланду. А дети с кружками шли за этой баландой и не ели ее потом, потому что несли ее мамам.

Папа умер в 1951 году от ранения. Мама же ушла из жизни в 97 лет, она была из рода долгожителей, дворянкой.

Я вышла замуж за военного, он москвич и мы семьей осели в Москве. Вырастили и воспитали сына и дочь. Есть внук и внучка.

Ермолова Евгения Ивановна

Родилась я вместе с сестрой 4 июня 1935 года в Ленинграде. Жили мы (мама, старшая сестра, я и моя сестра двойняшка) на улице (проспекте) Стачек около Путиловского и Молотовский завода. За несколько лет до нашего с сестрой рождения, папа был рабочим - старшим инженером Путиловского завода, его обвинили в «троцкизме» и расстреляли в 1935 году в Сибири. Впоследствии реабилитировали. Маму сослали в Таджикистан. Затем по этапу в Сибирь, откуда потом бабушка забрала ее беременной двойней в Ленинград, где мы в 1935 году родились. Все фото отца были уничтожены. Записки от отца, передаваемые им из Сибири уничтожались, а человека, который их передавал, тоже расстреляли.

Мама моя из дворян. Когда началась блокада в сентябре 1941 года, мне было 6 лет. Все наши родственники уехали из города. А мы остались. Мама работала инженером на Молотовском заводе. С нами также еще жила бабушка, которая водила нас в детский сад. В один из дней, когда бабушка забрала меня и сестру из детского сада, мы пришли домой, и в моей детской памяти отложилась темнота в квартире. Некоторые окна были заклеены накрест бумагой, оставшиеся завешаны одеялами. С каждым днем все больше и больше хотелось кушать. Мама на заводе работала по 12 часов, она всегда боялась проспать из-за сильно переутомления, но жуткие гудки, раздававшиеся с улицы, ее всегда будили. Она всегда была на работе. По карточкам давали только хлеб по 125 грамм на человека. Бабушка сразу кусочек хлеба съедала. А для нас мама его делила по частям на весь день. Вот так и жили мы почти год. Но в 1942 году бабушка умерла, не выдержав холода, голода и постоянных бомбежек. Но мы (мама и три сестры) почти месяц держали в тайне, что бабушка умерла, так как на ее карточку получали хлеб. Бабушка находилась в соседней комнате, поначалу было страшно, а потом привыкли. Очень хотелось кушать. А если бы мы признались, что она умерла, ее карточку на получение хлеба у нас отобрали бы.

Помню, как мама отдирала обои со стен, и вываривала клей с них для приготовления киселя, а еще вспоминаю, как мы с сестрой, ради забавы, пытались ловить мышей. Было очень холодно, просто кошмарно. Накрывались всем, чем могли. Продали мамино пианино за буханку хлеба, а еще японский перламутровый столик, тоже продали за еду. Ужасно боялись обстрелов, сирен. Страшно было, втягивали голову. На крышах помогали убирать (нас просили убирать осколки от бомб, снарядов). Посылали на поля, где раньше засеивали пшеницу, чтобы собирать оставшиеся колоски и зерна.

Было постоянно голодно, собирали снег, люди от голода падали, а другие через них просто перешагивали и шли дальше. А когда был вой сирен, который просто вводил в ступор, и мы терялись и не знали куда бежать, очень жутко. Мама была на работе постоянно и допоздна. А когда открыли «ледовую дорогу жизни», она решила отправить нас из блокадного города. Когда нас эвакуировали, мама была на работе, мы толком и не успели с ней попрощаться. Забрали нас, в чем мы были, посадили в грузовик, нас было так много, ощущение было, как селедки в бочке набиты и увезли. Пока ехали, подскакивая на кочках, то вправо, то влево, немцы нас с самолетов обстреливали. Взрывы рядом с машиной, было очень страшно. Привезли нас на станцию, чтобы посадить на поезд. А в поезде были задрапированы все окна подушками. Свист, тревога, взрыв. Дети вылетели из поезда кубарем по насыпи вниз. И мы увидели, что последние вагоны взорваны, много частей тел разбросано, там и дети, и взрослые, жуткое зрелище. Так мы, те, кто выжил, пролежали на земле какое-то время, а потом нас посадили опять в оставшиеся вагоны поезда. Ехали мы долго, не зная куда. Без мамы. Мы спрашивали, где наша мама, а нам ответили, что она попала под обстрел. Так мы приехали на Урал в Нижний Тагил, и попали в детский дом. Директриса была отважная женщина и волевая, она ходила с револьвером и добывала нам сиротам еду. Одели нас, как детдомовцев, но одежда все равно приличная была. Кормили хорошо. В детдоме топили дровами, была печка, и мы все помногу раз угорали. Очень часто проветривали. Одна девочка так угорела, что даже умерла. Собирали разные травинки, один раз объелись белены и очень сильно отравились, дети ведь, мы не знали, что она ядовита.

А потом мы узнали, что мама жива, но очень больна. Это произошло в 1943, когда нас нашли родственники, дядька (муж сестры мамы). Мы звали его папой. Вначале он нашел маму, она была в больнице в Вологде, больная тифом. А затем он приехал за нами на Урал. Дядька забрал нас с сестрой из детского дома. Перед тем как нас отпустили, мы переоделись в деревенские балахоны, так как та одежда, которая была на нас в день отъезда, была казенной, детдомовской. Потом дядька посадил нас на лошадь и  привез к родственникам в Вологду. Мама уже была там. Она была очень больная - сильная дистрофия, да к тому же брюшной и сыпной тиф. Все боялись, что мы можем от нее заразиться. И ей шуткой сказали, что нас не нашли. Она тогда встала на колени и стала ждать. Но мы ее дети и очень хотели ее увидеть, стоя за дверью, мы слышали этот разговор, поэтому вбежали в комнату, где она была. Я, правда, сразу - то ее и не узнала, лысая, очень худая и больная, а вот сестренка моя сразу ее узнала. Мы тоже были в длинных платьях и тоже обритые, так как в детском доме некогда было причесывать и в целях безопасности всех брили.

Так мы жили в деревне и ждали окончания войны. У нас был дом и хозяйство (куры, собаки и другие животные), но конечно в те годы очень часто обворовывали, и нас в том числе. Блокада это очень страшно - нельзя никуда ходить, очень хотелось есть, постоянный свист и стрельба, мы боялись. Когда война закончилась, мы все решили вернуться в Ленинград и вернулись, нас четверо, сестра мамы, ее муж и дети. Квартира на Стачек уже была занята, туда поселили тех, у кого бомбежками был разрушен дом. Мама опять пошла работать на завод. Нам дали комнату 20 кв. метров в общежитие в подвале вместе с тетей Лидой, которая тоже работала на этом же заводе, и у нее было трое детей, как у нас в семье. То есть, в одной комнате поселилось 6-ть детей и двое взрослых. Весну и осень нас затапливало водой по колено. Как сейчас помню, как мы сидели с сестрой на стульях и делали бумажные кораблики из газеты, которые пускали по этой воде, а за ними прыгали крысы, которые тоже были в подвале. И еще помню, как мы на стульях передвигались по комнате. Это была у нас такая игра. Потом наша старшая сестра простудилась. А через какое-то время людей стали расселять и нам дали отдельную 16-ти метровую комнату в двухкомнатной квартире на ул. Бумажной у Нарвских ворот.

Я поступила в Вагановское хореографическое училище. Мама тоже у меня могла играть на пианино, имела музыкальное образование. И когда нам давали на дом разучивать ноты на пианино, а дома его не было, и купить не на что было. Помню, как мама рисовала клавиши на подоконнике, и таким образом я разучивала ноты. Потом мы взяли пианино напрокат. Во время учебы меня распределили в Михайловский театр, так я стала артисткой балета, а через год вышла замуж. Помню, что посещала 3 школы (музыка, хореография, искусствоведение) по 11-12 уроков  в день. А в выходные дни нас занимали  детскими спектаклями. Помню, как в один из дней, я пошла к Романову Г.В. (советскому партийному деятелю) и попросила его помощи в получении отдельной комнаты для молодой семьи. И он помог, мы получили трехкомнатную квартиру. Все переехали туда.

А в 1961 году был объявлен конкурс в Большой театр в Москве. Муж, он был танцовщиком, мне сразу сказал - надо пробовать и ехать на конкурс. А я была уже беременна, тогда он поехал один разведать обстановку, а я приезжала к нему один раз до родов в общежитие. Потом вернулась в Ленинград, родила дочь и вынужденно оставила ее на полгода своей маме, чтобы пройти конкурс в Большом театре. В Москве готовилась к конкурсу, поступила, взяли всего двоих из тех, кто участвовал в конкурсе. Дали нам комнату в общей квартире, где жило 11 человек. Мы и работали и дежурили по уборке всей квартиры. Нужно было, и натирать полы, и убирать ванну, туалет, мыть двери и т.д. Делали концерты, чтобы были деньги. А потом в 1965 году я вошла в репертуар театра. Так всю жизнь и проработала артисткой Большого театра. Вырастила и воспитала дочь и внука.

Старшая сестра моя имеет два высших образования, гуманитарное и техническое. Сестра двойняшка - научный работник, которая в настоящее время продолжает трудиться на благо Родины.

Козлов Иван Иванович

Мне было 10 лет, когда началась война. Прописаны мы были на Васильевском острове на 5-ой линии в доме номер 40. А когда наступили сильные холода, и стало тяжело отапливать комнату, мы переехали в меньший дом в комнатку на 1-м этаже, в этом нам поспособствовал дядя мамы, который работал управляющим в Доме управления. Вместе с нами в доме жил актер Виктор Иванович, Никитин Серафим Павлович с семьей, которую в начале войны он эвакуировал из Ленинграда, а сам остался. Много воспоминаний о тех временах. Например, вспоминаю, как утром встаю, а небо все в аэростатах, и радио оповестило о начале войны. За несколько недель до начала этого ужаса, меня и брата взяли в пионерлагерь, а когда все началось, за нами приехала соседка по квартире. На лошади мы доехали до леса, потом пересели на платформу, пытались прорваться в Ленинград, но нас постоянно обстреливали, помню, как эта платформа выезжал из лесополосы, а ее начинали бомбить, она обратно заезжал в лес, прятались в деревьях, и так продолжалось несколько раз. Но в конечном итоге мы вернулись, а потом мама решила нас отправить к бабушке на станцию Мга в пригороде Ленинграда. Помню, мы прожили у нее день или два, а потом нам сказали, что мост через Неву взорвали, помню, как по улицам шли солдаты. Здесь еще был завод лесопилки - Лобаново, на котором мои два брата работали. А в один из дней они пришли и сказали, что их уволили с работы. Бабушка сразу поняла, что начались тяжелые дни и скоро здесь будут немцы, хотя бомбежек еще не было, но в НепДубстрой, это неподалеку от станции Мга, уже были ожесточенные бои, а мы маленькие были и не понимали. Бабушка в этот же день собрала нас с братом и привезла на пристань, чтобы вернуть нас домой к маме. Но катера проходили мимо, долго мы там стояли, пока один из катеров не остановился и мы сели в него. Подплыли к Ленинграду, а пристань закрыта, никого не пускают в город. Но из-за того, что мы были детьми, да еще и без родителей, а когда узнали, что мама в городе, нас пропустили, и мы на трамвае вернулись домой к маме. А уже позже мама узнала, что ночью на станции Мга прошли ожесточенные бои и многие жители, которые там жили либо пропали, либо уехали, но их судьба никому не была известна. Так и мама не знала, что случилось с нашими бабушкой и дедушкой. Только через длительное время мы узнали, что они были в плену, а потом, вырвавшись из него, вернулись на бабушкину Родину в Мордовию. Кстати, бабушка думала, что мы погибли и не смогли, вернутся домой в тот день, когда она сажала нас на катер до Ленинграда.

Так в сентябре 1941 года началась блокада Ленинграда. Бомбежек было не много, только кинотеатр Форум сгорел от фугасной бомбы недалеко. Потом наступила зима, стало уже холодно, морозы стояли сильные, и было очень голодно. Но нам повезло мы еще до осады, с нашей дачи забрали корзину сухарей. Потом по карточкам получали хлеб по чуть-чуть. А еще нам давали «мясные карточки», по которым мы потом отоваривались в магазине и нам давали вместо мяса - кости и стружку, и даже попадались пуговицы белые.

Помню зимой 1941 года, наш сосед который работал плотником, пошел на работу и не вернулся. У соседа был столярный клей, и мы его вываривали и потом пили кисель. А еще зять (или сын) соседа привез шкуру от коровы, которую убили в пригороде Ленинграда во время боев. Она нас немного поддержала. Я брал карточки и ходил за хлебом для меня, брата и мамы, папа был на фронте, а еще носил дрова для топки печки. Были случаи, когда большие ребята от голода вырывали этот хлеб прямо из рук. И не убегали, а ели его сразу, хоть их и избивали за воровство. Но потом взрослые стали наблюдать и воровство практически прекратилось. А я хлеб свой делил, потом делал из него круглые горошины и умещал в спичечный коробок, а когда очень хотелось кушать, доставал по одной горошине и рассасывал. А еще недалеко от нашего дома была столовая, друг узнал, что туда можно было пробраться, и предложил мне пойти на разведку. Мы пришли с ним, нас, конечно же, не пустили, но мы так просили, что дяденька расчувствовался и впустил меня и друга. Конечно, еды не было. В столовой давали мучной кипяток, что-то наподобие бульона. Так мы приходили несколько раз, я потом стал отливать этот «бульон» и брать с собой домой, чтобы подкормить маму и брата. А потом как-то мне было плохо, и друг, его звали Юра, пошел один в столовую, так он и не вернулся домой. Мы решили, что он пропал. А тех, кто умирал, подбрасывали в чужой двор, потому что сил хоронить их не было. В один из дней от голода мы съели черепаху соседей, сварили и съели. А когда жили у дяди на первом этаже, ночью, во время сна по нам прыгали крысы. Было страшно. Хоть на Васильевском острове и немного бомбили, но в других районах были слышны отголоски обстрелов, как с воздуха, так и с дворов. Ребятней собирали осколки от бомб в коробки от обуви. Дежурили на крыше дома, чтобы предостеречь других соседей в случае пожара, а такое часто тогда происходило, так как немцы бросали зажигательные бомбы, и конечно сами тушили. Ещё помню, идет человек и смотрит на меня, потом падает, а я ребенком не мог поднять.

Окны квартир все были заклеены или завешаны тряпками, одеялами. А еще помню нашего дворника дядю Васю, он решал все наши конфликты детские, если такие были, родителям никогда не жаловались, он был у нас как папа.

А 31 марта 1942 года нас с братом и мамой эвакуировали из блокадного Ленинграда. Поехали мы через Ладогу, помню закрытый автобус, мама закидала нас всеми имеющимися у нас в наличии вещами. Тогда мне было 11, а брату 7. Потом нас посадили на поезд и ехали мы к родственникам в Мордовскую СССР, но мама так и не доехала до родственников, умерла на станции Рузаевка, а все документы на нас были у нее в кармане, они так и остались на этой станции. Когда мы приехали к родственникам, я очень сильно заболел и почти два года лежал, не вставал, а родственники вместе с моим младший братом уехали в Кемеровскую область, я очень долго не знал о его судьбе. Когда я выздоровел, меня определили в детский дом в Бережники, где было тоже тяжело, старшие ребята очень часто отнимали мои вещи, и я много раз сбегал из детского дома, но меня находили и возвращали обратно. В очередной раз, когда меня поймали после побега,  меня вместо детского дома отправили в  город Свердловск, где я работал сварщиком. А уже отсюда меня забрали в армию, и служил я в 1-ом полку Кремля в Лефортово, после Лефортова отправили в Читу и уже оттуда мобилизировался. Кстати сестра бабушки с мужем работали в 1941-1942 годах в воинской части и их тоже эвакуировали из Ленинграда - вывезли в Башкирию вместе с заводом, в город Чернигово, ныне Уфа. А потом они вернулись в Чебаркуль.

После армии я поехал в Ленинград, но не доехал и осел в подмосковном городе Мытищи, где устроился на работу и встретил свою супругу. Так и прожил я всю свою жизнь на государственные пособия. Правда в 1961 году приезжал на свою родину в Ленинград, посещал свой двор, но в квартире никого не было, так и не попал внутрь. Потом нашел брата, он служил в Москворечье, а жил в Обнинске и умер в прошлом году. Супруга моя тоже скончалась, но у нас остались с ней наши дети - сын и дочь, трое внуков и трое правнуков. Дочь живет в Солнцево вместе с семьей. Сын мой живет в Зеленограде, работал скульптором на Сходне, а вот 25 декабря 2018 года ушел на пенсию.

Губин Виктор Григорьевич

Родился я 6 сентября 1941 года. А блокада Ленинграда началась 8 сентября 1941 года. Я был совсем маленьким и конечно не помню всех тягот. Но мне рассказала мама о том, как жилось в те страшные времена.

Мы жили в двухэтажном доме в Мельничном ручье. Папа до войны работал в Исполкоме, а когда объявили о начале войны, он пошел служить в истребительный батальон, который ловили ракетчиков, подававших сигналы немецким бомбардировщикам. Мама моя работала на почте. Еще у меня была старшая сестра, 1937 года рождения.

Помню, мама рассказывала, в тот день, когда я родился, там, где папа служил, упала бомба, но не взорвалась и в этот момент папе сказали, что у него родился сын.

Еще мама рассказывала мне, что было очень страшно и голодно. Когда она носила корреспонденцию, всегда думала, вернется домой или нет. Потому что постоянно бомбили. А меня она оставляла на старшую сестру, которой, тогда было 4 года. Еды не было, давали, как и всем, по карточкам, 125 грамм хлеба в день на каждого. И мама сестре заворачивала этот хлеб в марлечку и говорила, корми его так, пусть сосет, только обязательно, если не дашь, то он умрет с голоду. Мама всегда боялась, что мы с сестрой можем попасть под обстрел, или в дом попадет бомба, или нас может кто-нибудь обидеть. Тогда были очень страшные голодные времена. Еды, не было и все добывали ее как могли.

А когда открыли «ледовую дорогу» в 1942 году, нас всех эвакуировали в Сибирь, в Манский район Красноярского края. Из воспоминаний мамы, я знаю, что мы остались чудом в живых. Так как, когда началась эвакуация, первая машина с людьми была взорвана и все, кто был в ней - погибли, а мы были эвакуированы со второй машиной, конечно, тоже бомбили и не все уцелели, но мы все выжили - мама, я и сестра. Об отце не помню, был ли он тогда с нами или его эвакуировали позже.

В Сибири у меня остались воспоминания о деревне, внизу которой была река, а с другой стороны, зеленая тайга.

Так как папа у меня родился в Серпухове, после окончания войны, примерно в 1948-1949 годах, мы с родителями переехали в деревню Высоково Чеховского района Московской области. Здесь мы жили до того момента, пока папа не устроился на работу в Москву. И через какое-то время мы переехали к нему уже в Москву, это было примерно в 1956-1958 годах.

Я окончил СПТУ, работал кузнецом на заводе Ильича, потом в Подольске работал в 710-ом военном заводе, откуда впоследствии меня призвали в Армию. Служил я в Карелии в Беломорске, где в один из дней, произошел несчастный случай и я остался без ноги. После армии пошел работать на завод Почтовый ящик 29/29, переименовался в НИИАП. Работал там 27 лет, за выполнение особого задания Правительства получил медаль «За доблестный труд». До армии познакомился со своей супругой, с которой мы уже вместе 55 лет, она приезжала ко мне в госпиталь заботилась обо мне и всю жизнь меня во всем и везде поддерживает. У нас выросла дочь и внучка.

Сестра моя тоже жива, у нее семья, вырастила дочку, а теперь у нее внуки и уже есть правнуки.

Денисенко (Войткевич) Валентина Иосифовна

Родилась я 11 сентября 1937 года в городе Ленинград. Жили мы в Ленинграде на улице Тележная, дом 26/28, квартира 10.

22 июня 1941 год. Объявлена война с Германией. Папа мой, Войткевич Иосиф Антонович, кадровый военный, окончил Военную Академию. Его часть стояла в Бресте, летом мы бывали у него. Война нас застала в Бресте, очень оперативно всех семей военнослужащих посадили на машины и нас повезли в Ленинград, место нашего постоянного проживания. До сих пор выстрелы, потому что буквально через два часа после нашего отъезда въехали немцы. Это был последний раз, когда мы видели папу.

Вернулись благополучно домой, в Ленинград. Блокада Ленинграда длилась с 08 сентября 1941 года по 27 января 1944 года (блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943) – 871 день. Начался голод, мне 4 года, брату Толику 8 лет. Мама, наша милая мама спасает нас от голода, как только может: возит вместе со своей подругой покойников на кладбище (многие уже так ослабели, что даже не могли сами хоронить своих близких), копает окопы, гасит фугаски, дежурит на крышах, чтобы предупреждать пожары, если упадет фугаска, стирает людям, получая за это стакан овса или какой-нибудь крупы. Со своей подругой ходят на поля, где были сброшены бомбы, и собирают вывороченные бомбами овощи. Ходили уже пешком, так как транспорт уже не работал.

1942 год. Голод усиливается, дают 125 грамм хлеба на одного человека, пока нас трое и мы имели 375 грамм в день. Это, где-то одна треть современной буханки. И все. До сих пор, вспоминаю с какой жадностью мы стояли около мамы, пока она нарезала хлеб, чтобы положить его в котелок с водой, и пальчиком собирали крошки. Если удавалось маме раздобыть какую-нибудь морковку или картофелину, то это был праздник. На нашей площадке жила немка Мария Григорьевна, как сейчас помню, прихрамывала, и она, если где-то добывала стакан крупы, то три четверти стакана отдавала нам, а только четверть (представляете? Голод!!!) оставляла себе, объясняя тем, что у мамы дети, а она одна.

Вспоминать это не могу без слез до сих пор, но вспоминаю часто и перевожу на сейчас: люди в страшный голод делились последним. А, если (НЕ ДАЙ БОГ!!!!) сейчас….? Растопчут голодных детей, от себя уж не оторвут (я не обо всех, меня поймут адекватные люди). Но то, что я вижу после 1991года и по сию пору, нонсенс! Или люди некоторые такими были и скрывались под маской благородства, т.е. играли определенную роль, важную на тот момент, или у них настолько трансформировалось сознание и вся их суть, что истинный облик человека потерян. И опять я не обо всех. Я о тех, кто в голодные годы в Ленинграде имел и белый хлеб, и масло, и икру. Была у нас во дворе девочка, которая выходила с куском белого хлеба с маслом и рассказывала, что они едят и что мама ей говорит «ни кому ничего не давать во дворе». О! Как же мы ее ненавидели! Мы уходили в другой конец двора и глотали слюни. Страшно, что их потомки продолжают жить и нести (яблоко от яблони!) то бесчеловечное, хамское, воровское. Приспособленческое! Слава богу! Мне в жизни такие встречались единицы. Пусть живут, как живут, их проблемы. Это небольшое отступление – просто крик души - не могу привыкнуть к жадности, обману, стяжательству, воровству, угодничеству и беспринципности.

1942 год. Становится все тяжелее и тяжелее: нет тепла, нет воды (ее возят на санках из Невы), люди слабеют, некоторые умирают на улицах, просто идут, падают и уже не встают. Об этом много написано, но я со своей семьей прошла этот путь. Из маминых воспоминаний: «В 4 часа утра шли занимать очередь за хлебом, стоят, подходит мамина очередь, за ней стоял мужчина, который, видимо, уже не выдержал и, когда мама взяла свои 375 грамм, он вцепился в мякушку и вырвал ее». В тот день мама принесла одну корку, помню, когда она ее клала в чугунок, я боялась, чтобы крошечка не упала. В чугунке разводился этот хлеб с водой и это был рацион всего дня. О папе никаких известий.

В этот же год брат Толик сильно заболевает, ослаб. Его положили в больницу, у него полная дистрофия. В больнице все-таки кормили получше, давали супчик, кашку, кисель, сухарики. Сухарики он все клал под подушку для меня и, когда к нему приходила мама, он их передавал мне. В один из дней больным дали жареную картошку, а он попросил еще. Ему не смогли отказать, работали там очень честные люди, готовые больным детишкам свое отдать. Сделали они это из лучших побуждений, а результат оказался трагичным: завороток кишок и Толик умер, было, ему тогда 9 лет. Утром всех умерших (голых) одежда снималась, на машинах увезли и опустили в яму, теперь это братская могила на Пискаревском кладбище. Когда пришла мама, то ей сказали, что покойников уже всех увезли. Мама очень плакала, она пошла на кладбище, но конечно найти его тело уже не могла.

Итак, нас осталось двое горемык. Мама не сдавалась. Всегда оставалась очень красивой, а тебе годы она мне представлялась волшебницей: походит-походит и найдет что-то поесть. А есть хотелось и хотелось (после окончания войны я еще долго не могла чувство сытости, у меня его просто не было, все время хотелось, есть). Помню наш дом в Ленинграде, большой многоэтажный и двор четырехугольный, такой колодец, в середине двора прачечная. Мама несет мыло в прачечную людям стирать, а я сижу на камне таком большом у ворот был, на солнышке греюсь, а мама проходит и только говорит: «Валя, не спи, не спи». Она боялась, что усну и могу умереть. А мне казалось, что это не мыло, а хлеб, и бежала за ней. Мама очень тосковала по брату, дом все время плакала, все ей напоминало о ее первенце. И по совету, мы обменяли в этом же доме нашу квартиру на другую.

18 января 1943 год. Прорвали блокадное кольцо. Изголодавшие, изможденные жители стали эвакуироваться, чтобы спасти ослабевших детей, стариков, себя. Тем более что на эвакопунктах давили черный и даже белый хлеб. Мама пошла, провожать свою подругу, и увидела, что всем эвакуированным дают пайки, да еще и белый хлеб. И мама решила тоже эвакуироваться, здоровье у нее к этому времени очень пошатнулось, он все время кашляла. Оформлялось это быстро, видимо, хоть как-то надо было спасать жителей. Эвакуировали нас в Башкирию, определили нас на квартиру к замечательным, очень добрым людям, которые нас начали откармливать. Всех приезжих ленинградцев оформляли на работу в колхоз. А наша хозяйка, когда увидела маму, то пошла к председателю и сказала, что она будет за нее работать, а мама пусть дома сидит. Мама прекрасно шила. И председатель колхоза сказал: «Пусть обшивает моих колхозниц, будем ей трудодни начислять». Мама и обшивала всех. Мама имела библиотечное образование, и проводила в колхозе всякие беседы. Тем людям, которые приняли и откармливали ленинградцев, мы низко кланяемся и вечно их помним, и при случае рассказываем об их доброте. Это нельзя их доброта, их бескорыстие еще раз показывает, что, если что и спасет мир – то это ДОБРОТА, а добро всегда КРАСИВО!

Живем в колхозе, нас откармливают, и наступает 1944 год. 27 января 1944 года была полностью снята блокада Ленинграда. 871 день – страдания, сотни тысяч смертей, а выжившие – это инвалиды, дети все с серьезными заболеваниями, а милые красивые труженицы мамы приобрели серьезные болезни. Стали уже говорить. Что скоро будут отправлять обратно в Ленинград (у нас там осталась большая квартира, с вещами, с обстановкой). И мы вернулись бы в свой любимый Ленинград, но судьба – злодейка перевернула всю нашу жизнь: у мамы тяжелое заболевание легких и сырой климат ей строго противопоказан: эмфизема легких. И мы уезжаем к маминой сестре в г. Фрунзе (Бишкек). И, наконец, в 1953 так сложилось, что мы приехали в Астрахань. Я в 1955 году окончила школу и поступила в строительный техникум, окончив его, поступила в Одесский институт морского флота и окончила его в 1968 году. Работала, все время по специальности на крупных всесоюзных стройках, прораб, начальник участка, старший инженер и начальник производственно-технического отдела. Вышла замуж. В 1961 родился сын. Муж директор крупного совхоза, в 1969 году рождается дочь. В 1975 году перехожу работать в Технический колледж преподавателем спецдисциплин, и проработала до2003 года. В течение этой работы окончила Киевскую сельхозакадемию, экономический факультет с правом преподавания Экономики.

В 2003 году случилась трагедия с сыном, погиб (жил все время в Москве) и я переехала в Москву, чтобы помочь снохе воспитывать внучку. Внучка (дочь сына) заканчивает Академию при президенте РФ.

Дочь окончила мединститут, в данное время работает преподавателем в медицинском колледже. Ее дочь учится в МГУ на 1-м курсе философского факультета. Живем вместе.

Я с 2009 года по 2003 год работала менеджером по логистике в НКО «Голос». С 2013 по 2015 год – исполнительный директор Ассоциации «Голос». В 2015 году сняла с себя полномочия и в настоящее время уже не работаю. Много читаю, люблю театр, классическую музыку и, по возможности, позволяю себе театр, музеи. В Питере бываю.

Внучкам все рассказывала и приучала ценить историю, уважать старшее поколение.

Всю войну и до 1947 года ничего не знали о папе. В 1947 году получили информацию: «Пропал безвести». Став взрослой, я решила его разыскать и очень долго писала во многие инстанции: но, видимо, не до меня. Ответы были однозначны: не имеем право, нет данных. Короче – нет! Но в 2009 году я все-таки после больших усилий разыскала папу и узнала, что в конце войны он попал в плен в концлагерь в Польше, естественно, что вернуться сразу он не мог: не было бы ни его, ни нас. После Хрущевской оттепели он нас стал искать, но ему отсюда отвечали, что нас нет, и что мы погибли. В 2009 г. я ездила в Польшу. Он жил в городе Зембице, женился, у него там дочь и сын, и он усыновил сына своей жены. Так что фамилия папина жива. Была на его могиле. Познакомилась со всеми и теперь знаю, как папа прожил жизнь.

Вот такая моя история: просто жизнь одной женщины, девиз всей моей жизни: «БОРОТЬСЯ И ИСКАТЬ! НАЙТИ И НЕ СДАВАТЬСЯ!»